Оставаться искренней. Даже симулируя искренность.
***
Послали друг друга на фиг
и снова встретились там
и послали друг друга на фиг,
и шли туда по пятам
друг за другом, и встретились снова,
и послали, и за руку шли,
и в обнимку… Да что там на фиг –
я с тобой хоть на край земли!
Послали друг друга на фиг
и снова встретились там
и послали друг друга на фиг,
и шли туда по пятам
друг за другом, и встретились снова,
и послали, и за руку шли,
и в обнимку… Да что там на фиг –
я с тобой хоть на край земли!
***
Из всех исполнений, которые слышала,
ближе всего к авторскому замыслу —
глубже, тоньше, стройней, продуманней —
твое исполнение
моего имени.
Из всех исполнений, которые слышала,
ближе всего к авторскому замыслу —
глубже, тоньше, стройней, продуманней —
твое исполнение
моего имени.
***
Яблоки ем от Я
до И — и кожу, и кости,
и битый гнилой бочок,
и волосатую попку.
Жизнь, съешь меня так же —
не оставляй огрызка!
Яблоки ем от Я
до И — и кожу, и кости,
и битый гнилой бочок,
и волосатую попку.
Жизнь, съешь меня так же —
не оставляй огрызка!
***
Эпос — опись имущества.
Драма — его раздел.
Лирика — преимущество
удалиться от дел,
всё равно продинамите!
Лирика — Лир и Ко,
вскрытой камерой фото по памяти
тех, кто уже далеко.
Эпос — опись имущества.
Драма — его раздел.
Лирика — преимущество
удалиться от дел,
всё равно продинамите!
Лирика — Лир и Ко,
вскрытой камерой фото по памяти
тех, кто уже далеко.
***
Стихотворение - автоответчик:
Автор вышел. Вряд ли вернётся.
Если хотите, оставьте сообщение
после того, как услышите выстрел.
Стихотворение - автоответчик:
Автор вышел. Вряд ли вернётся.
Если хотите, оставьте сообщение
после того, как услышите выстрел.
18 стихотворений из книги “Совершеннолетие”18 стихотворений из книги “Совершеннолетие”
1983
Любовь
Жила я раньше просто так.
Теперь болею за “Спартак”.
1984
***
Нежным по нежному писаны лучшие строки:
кончиком языка моего – по твоему нёбу,
по груди твоей, почерком бисерным,
по животу…
Нет же, любимый мой, я написала о тихом!
Можно, губами сотру
твой восклицательный знак?
1985
***
Я уже совсем большая,
мне уже совсем все можно:
посещать любые фильмы,
покупать любые вина
и вступать в любые браки,
и влезать в любые драки,
и за все перед народом
уголовно отвечать.
Пожалейте меня, люди –
не управиться с правами!
Пожалейте меня, люди –
запретите что-нибудь!
1986
***
Идёт
мужик.
Упал.
Встает.
Идёт
мужик.
Упал.
Лежит.
Лежит
мужик
и не
встаёт.
Потом
встает.
Потом
идёт.
1987
***
Влюблённая беременная женщина…
Нет повести печальнее и гаже!
Бледнея от тоски и токсикоза,
Кружить по городу местами обитанья
Его, и вдруг увидеть, и бежать,
Бежать долой с – таких прекрасных! – глаз…
(Не падать же, ей-богу, на колени!)
И до утра рыданьями глухими
Тревожить гладь околоплодных вод.
1988
***
Мама ушла на работу с утра.
Пачкала небо заря.
Невинность? Чёрт с ней. Вроде пора.
Первая ночь состоялась с утра
первого сентября.
Пообещала ещё с утра.
Слово держу. На.
За подзаборные вечера
милого вознаградить пора.
Так это и есть – “жена”?
1989
***
Под свитерком его не спрячешь,
мой первый лифчик номер первый,
когда, гуляя по двору,
его ношу, и каждый смотрит,
и каждый видит, несмотря
на то, что складываю плечи
и что крест-накрест руки. Трудно
дышать – затянуто дыханье
подарком, сделанным мне мамой
вчера, как будто между прочим.
1990
***
если есть чего желать
значит будет о чем жалеть
если есть о чем жалеть
значит будет о чем вспомнить
если есть о чем вспомнить
значит не о чем было жалеть
если не о чем было жалеть
значит нечего было желать
1991
***
Ты любишь меня наотмашь
по дачным полынным обочинам.
Как сладко, кляня весь род ваш,
подмахивать этим пощёчинам
и пыльный листок полынный
жевать с травоядным усердьем,
чтоб крик журавлиный длинный
спать не мешал соседям.
1992
***
Я думаю, что он придёт зимой.
Из нестерпимой белизны дороги
возникнет точка, чёрная до слёз,
и будет долго-долго приближаться,
с отсутствием приход соизмеряя,
и будет долго оставаться точкой –
соринка? Резь в глазах? И будет снег,
и ничего не будет, кроме снега,
и долго-долго ничего не будет,
и он раздвинет снежную завесу
и обретёт размеры и трёхмерность,
и будет приближаться – ближе, ближе…
Всё. Ближе некуда. А он идёт, идёт,
уже безмерный
1993
***
Сегодня я опять ничего не поняла.
1994
Подражание Ахматовой
И слово “хуй” на стенке лифта
перечитала восемь раз.
1995
***
Одиночество – это болезнь,
передающаяся половым путём.
Я не лезу, и ты не лезь.
Лучше просто побудем вдвоём,
поболтаем о том о сём,
ни о том ни о сём помолчим
и обнимемся, и поймём:
одинокий неизлечим.
1996
***
Воздух ноздрями пряла,
плотно клубок наматывала,
строк полотно ткала
Ахматова.
Лёгкие утяжелив,
их силками расставила
птичий встречать прилив
Цветаева.
Ради соитья лексем
в ласке русалкой плавала
и уплывала совсем
Павлова.
1997
***
Послали друг друга на фиг
и снова встретились там
и послали друг друга на фиг,
и шли туда по пятам
друг за другом, и встретились снова,
и послали, и за руку шли,
и в обнимку… Да что там на фиг –
я с тобой хоть на край земли!
1998
***
С двадцатилетними играет в жмурки,
с тридцатилетними играет в прятки
любовь. Какие шелковые шкурки,
как правила просты, как взятки гладки!
Легко ли в тридцать пять проститься с нею?
Легко. Не потому, что много срама,
а потому, что места нет нежнее,
и розовей, и сокровенней шрама.
1999
***
Нежность не жнет, не сеет,
духом святым сыта.
Что же она умеет?
Только снимать с креста.
Тут не нужна сила -
тело его легко
настолько, что грудь заныла,
будто пришло молоко.
2000
***
Спим в земле под одним одеялом,
обнимаем друг друга во сне.
Через тело твое протекала
та вода, что запрудой во мне.
И, засыпая все глубже и слаще,
вижу: вздувается мой живот.
Радуйся, рядом со мною спящий, -
я понесла от грунтовых вод
плод несветающей брачной ночи,
нерукопашной любви залог.
Признайся, кого ты больше хочешь -
елочку или белый грибок?
ДУХИ И БУКВЫ ДУХИ И БУКВЫ
* *
*
Уставясь на твою бабочку, на твой цветок,
как проситель - на орден, на пуговицу, на сапог,
боясь посмотреть начальнику прямо в зрачки...
Просителю - чинов, денег, дачу у реки,
мне же, Господи, грех просить - у меня
цветок, бабочка, сама середина дня...
* *
*
Твое присутствие во мне меня-
ет все вовне и все во мне меняет,
и мнится: манит соловей меня,
и тополя меня осеменяют,
и облака - не облака, - дымы
от тех костров, где прошлое сгорело
и, выгорев дотла, осталось цело,
и эти двое на скамейке - мы.
* *
*
Положа ландыш на нотную бумагу,
расшифрую каденцию соловья.
Соловей - растение: он впитывает влагу
и цветет,
соловей да ландыш - одна семья.
А я? А я, в тисках алфавита -
а - я, а мне сам брат - не брат,
речью, как пуповиной, обвита
и задушена.
Дарвин, Дарвин, хочу назад!
* *
*
В хор, на хоры, в хоровод хорала,
гладить гласом нимбов чешую,
забывать, что для спасенья мало,
что "Тебе поем" Тебе пою.
Путь нетруден - не проси награды,
путь недолог, как от до до ля,
от вина - обратно к винограду,
от креста - до лунного ноля.
* *
*
Благословляю вас, леса
вокруг облезлой колокольни.
Лесами больше небеса,
чем колокольнею, довольны,
тем более довольны птицы.
Эх, вот бы, пересилив страх,
и славословить, и молиться
не на коленях - на лесах!..
* *
*
А может быть, биенье наших тел
рождает звук, который нам не слышен,
но слышен там, на облаках и выше,
но слышен тем, кому уже не слышен
обычный звук... А может, Он хотел
проверить нас на слух: целы? без трещин?
А может быть, Он бьет мужчин о женщин
дл этого?
* *
*
Ты сам себе лестница - ноги прочнее упри,
ползи лабиринтом желудка, по ребрам взбегай,
гортанью подброшен, смотри не сорвись с языка,
с ресниц не скатись, только путом на лбу проступай
и волосы рви. Ибо лестница коротка.
* *
*
О самый музыкальный на этом свете народ,
чьи буквы так мало отличаются от нот,
что - справа налево - я их могла бы спеть
той четвертью крови, которой порою треть,
порой - половина, порою - из берегов -
носом ли, горлом... И расступается море веков
и водной траншеей идет ко мне Моисей
с Рахилью Григорьевной Лившиц, бабушкой Розой,
прамамой моей.
* *
*
Духи и буквы. Последние - инициалы.
Всякое слово немного - аббревиатура.
Скажем, Х с В, где бы ни были, кажутся алыми,
в лампочках, с плохо спрятанной арматурой.
Я я читаю курсивом в любой гарнитуре,
в Ж угадаю Башмачкина любящий почерк.
Возле ГУЛАГа Голгофа - аббревиатура,
после ГУЛАГа любое тире - прочерк.
* *
*
Если бы я знала морскую азбуку, я поняла бы,
о чем клен машет листьями
Если бы я знала азбуку глухонемых, я поняла бы,
о чем клен машет ветками
Если бы я знала азбуку Морзе, я поняла бы,
о чем долдонит соловей на ветке клена,
среди листьев
Если бы я все это поняла, я бы знала, зачем
нужна азбука Кирилла и Мефодия.
ЛОГОПЕДИЯ ЛОГОПЕДИЯ
* * *
Заставлять слушать свои стихи
стыдней, чем просить в долг,
стыдней, чем просить оставить долги.
Поэт человеку — волк,
отсюда — размеры глаз и ушей,
зубов, когтей и стихов...
Люди, гоните поэта взашей,
он не возвращает долгов.
* * *
Поэзия — логопедия
измучившейся мычать
души. Соскреби, вития,
каинову печать
со слипшихся, подслеповатых,
тугих на ухо уст,
взбитой слюны вату
сотри с подбородка — пусть
расправит крылья лопаток
очнувшийся индивид
и, преодолев упадок,
свободно и гордо мычит.
* * *
Плоть прозрачна, как мармелад,
если смотреть на свет.
Плоть прозрачна, но вязнет взгляд
в плоти, сводя на нет
плоти прозрачность, но вязнет свет,
встречая плоть на пути.
То ли ни света, ни плоти нет,
то ли — свет во плоти.
* * *
Из всех исполнений, которые слышала,
ближе всего к авторскому замыслу —
глубже, тоньше, стройней, продуманней —
твое исполнение
моего имени.
* * *
В дневнике литературу мы сокращали лит-ра,
и нам не приходила в голову рифма пол-литра.
А математику мы сокращали мат-ка —
матка и матка, не сладко, не гадко — гладко.
И не знали мальчики, выводившие лит-ра,
который из них загнется от лишнего литра.
И не знали девочки, выводившие мат-ка,
которой из них будет пропорота матка.
* * *
Небытие определяет сознание.
Танатологика — наука наук.
Одностороннее осязание —
прикосновение теплых рук
к негнущимся, — чтобы вложить послание
и пропеть, кому передать.
Небытие определяет сознание.
Но не дает себя осознать.
* * *
Поколенье, лишенное почерка и походки,
не голос — синхронный закадровый перевод,
тебе провожать меня до Хароновой лодки,
тебе объяснять ему, кого и куда он везет,
тебе налегать на весла моего гроба.
Помогла бы, да обол во рту, на глазах пятаки.
Мы оба утонем или выплывем оба,
вот только бы вспомнить название этой реки.
* * *
Так полно
чувствую твою плоть
во мне,
что вовсе
не чувствую твою плоть
на мне.
Или ты весь
во мне,
вещь-во-мне?
Или ты весь
вовне
и кажешься мне?
* * *
Сладострастие — бес плотности,
бес стыдливости, бес платности,
бес ответности, бес халатности,
бес полезности, бес полетности,
сладострастие — бес тактности,
бес тактильности, бес ударности,
бес предельности, бес инакости,
бесхарактерный бес данности.
* * *
В поисках слова такой силы,
чтобы дробило зубной камень,
летучих мышей руками ловила,
мышей летучих ловила руками.
В поисках слова такой силы,
чтобы гасило адское пламя,
руками раскапывала могилы,
летучих мышей ловила руками.
Не было слова. Не было слова.
Не было слова. Даже в начале.
И умирали умершие снова.
У меня на руках умирали.
* * *
Яблоки ем от Я
до И — и кожу, и кости,
и битый гнилой бочок,
и волосатую попку.
Жизнь, съешь меня так же —
не оставляй огрызка!
* * *
Когда я царь, мне кажется — слов
гораздо меньше, чем смыслов.
Когда я червь, мне кажется — слов
гораздо больше, чем смыслов.
Когда я раб, мне кажется — слов
так же мало, как смыслов.
Когда я бог, мне кажется — слов
Адам еще не придумал.
ПО МОЕМУ ХОТЕНЬЮ ПО МОЕМУ ХОТЕНЬЮ
* * *
О чем? — О выживанье после смерти
за счет инстинкта самосохраненья,
о мягкости, о снисхожденье тверди
небесной напиши стихотворенье.
SOSреализм — вот метод: каждой твари
по паре крыльев — рифм — воздушных весел,
чтоб не пропали, чтобы подгребали,
чтоб им дежурный голубь ветку бросил
небесной яблони, сиречь оливы,
цветущей, пахнущей, вечновесенней... —
О том, что умирание счастливым
заметно облегчает воскресенье.
* * *
Трогающему грудь:
Знаешь, какою она была?
Обнимающему за талию:
Знаешь, какою она была?
Ложащемуся сверху:
Знаешь, какою она была?
Берущему:
Знаешь,с какими
Я
была?
* * *
Чело от волос до век,
до нижних: се человек.
А ниже, от век до плеч,
им овладевает речь.
А ниже, от плеч до пупка,
им овладевает тоска.
А там, от пупка до колен, —
томление, глина, тлен,
конец и начало всего...
А ниже нет ничего.
* * *
Сняла глаза, как потные очки,
и, подышав, подолом их протерла,
походкой удлинила каблуки
и ласками прополоскала горло,
и вышла в свет. И свет глаза слепил,
и с ног сбивал, и бился в горле комом,
и мир, который был и мал, и мил,
явился юным, злым и незнакомым.
Знакомиться с чужими не моги,
с мужчинами на улице — тем боле.
Бегом домой: в коробку каблуки,
глаза — в раствор (довольно слабый) соли.
* * *
Граждане марионетки,
уклоняйтесь от объятий!
Перепутаются нитки
от лодыжек и запястий, —
не распутать кукловоду.
И повяжут, и оженят.
И тогда прощай свобода
мысли и передвиженья.
* * *
У святителя вместо спины
штукатурка церковной стены
У нечистого вместо спины
шоколад глазурованной тьмы
У политика вместо спины
неубитая шкура страны
У любовника вместо спины
обратная сторона Луны
* * *
прикосновение чем легче тем нежнее
наинежнейшее не задевает кожи
но продолжает быть прикосновеньем
но воплощает нежность в чистом виде
предвозвещая: кожа глиной станет
а нежность станет теплотой и светом
так нежность плоть к бесплотности готовит
и учит о бессмертии молиться
* * *
Я дождевой червь,
я гений пути,
я властелин земли,
я глотаю ее,
ею поглощенный,
я — в ней, а она — во мне,
путник и путь,
иероглиф и раб
дождя.
* * *
Слово, слово, что там, в начале?
Раскладушка, на которой меня зачали
по пьяни, по неопытности, по распределенью,
по любви, по кайфу, по моему хотенью...
* * *
Мгновение в полете — мотылек.
Лови, лови! В ладонях шевеленье
щекотно. А раскроешь — там листок,
еще не желтый, но уже осенний.
Тогда клади его между листов
не Песни Песней — Бытия, Левита.
А завтра — не нашелся, был таков.
Видать, вернулось в стадо мотыльков
мгновение, что было мной убито.
* * *
Как нет на нет суда?
Как раз на нет и суд,
а нет суда на да.
Встать, суд идет. Идут
плоты веков, плотва
немых, забытых лет.
Плотва всегда права.
Да, нет суда на нет.
* * *
Мораль есть нравственность б/у,
весьма поношенное платье.
Я видела ее в гробу,
она меня — в твоих объятьях.
* * *
телефонные кнопки
похожи на четки
Господи помилуй
занято
* * *
Просеивают птицы тишину
сквозь мелкое серебряное сито.
Сосна сосне: сосни, и я сосну.
Закат рассвету: прощено, забыто.
Где, как не в Доме творчества, поймешь,
что счастья нет, но есть покой и воля,
что изреченная, конечно, ложь,
но в изрекаемой есть все же доля...
* * *
Пером летучей мыши:
Я слышу, слышу, слышу!
Перышком из подушки:
Закладывает ушки.
Паркером-пеликаном:
Неявственно, туманно...
И — вечным, золотым:
Умолкло. Помолчим.
* * *
Положена солнцем на обе лопатки,
на обе босые чумазые пятки,
на обе напрягшиеся ягодицы,
на обе ладони, на обе страницы
забытого кверху обложкой Золя,
на оба твоих полушарья, земля...
* * *
Как засыпается на лаврах? —
сбивая простыни в комок.
Как почивается на лаврах? —
без задних ног, без задних ног.
Как просыпается на лаврах? —
С трескучей болью в голове.
Как любится на них, на лаврах? —
Так не впервой же на траве!
* * *
Заснула со строкой во рту.
Проснулась — нету, проглотила.
Потом весь день болел живот.
* * *
Тонула. За соломинку
в глазу чужом
хваталась — утешение
тонуть вдвоем.
А если бы заметила
бревно в своем,
тогда бы оба выплыли
верхом на нем.
* * *
Любовь — тенор-альтино*
Ты понял меня, скотина?
* Мужской альтовый голос.
* * *
Как у того осла морковь,
перед лицом — зеркало.
Долго, к себе питая любовь,
я за собой бегала.
Всё. Надоело. Отгорожусь
лицами и страницами...
И, как в зеркале, в них отражусь
глупой голодной ослицею.
* * *
О жизни будущаго века —
на языке веков минувших...
О паюсная абевега
столетий, плавником блеснувших,
о путь от берега до брега
как от порога до порога!..
О жизни будущего века
я знаю много меньше. Много.
* * *
гром картавит
ветер шепелявит
дождь сюсюкает
я говорю чисто
Из книги “Площадь соловецких юнг” Из книги “Площадь соловецких юнг”
* * *
Завещание — план прожитой жизни.
Над своим гробом не хочу слышать
си-минорный прелюд Рахманинова, allegretto
из Седьмой Бетховена, ничего из любимого
Чайковского. Хочу: А-dur-ный фортепианный
Моцарта, adagietto из Пятой Малера
и Девятую Брукнера, часть третью.
А впрочем, можешь завести, что хочешь:
кто плачет, тот и заказывает музыку.
* * *
Весть обызвестковалась. Смерть нашла
в моей груди незанятое место
и там в клубок свернулась и пригрелась,
тиха, как подобает приживалке,
хитра, как подобает компаньонке,
коварна, как положено подружке.
Когда смеюсь, она со мной смеётся,
а плачу — так смеётся надо мной.
* * *
Зеркало по природе правдиво,
поэтому оно легковерно,
поэтому ничего не стоит
ввести его в заблужденье:
поворот головы, пары прядок
размещенье, прищур и улыбка —
и уже верещит, простофиля:
“Всех милее, румяней, белее!..”
* * *
Надкусив эту смерть, как плод
с пресловутого древа,
потеряла свой рай, и вот
я бездомна, как Ева.
Я не в курсе блужданий души
в пространствах Иного,
но меня ты, как чести, лишил
бессмертья земного.
Я-то думала тридцать лет
и три года,
будто смерти в меня нет
хода...
* * *
Твоя хладность — как грелка аппендициту.
Твоя страстность — как холециститу лёд.
Твоё сердце, даже когда разбито,
как старый будильник, как старый политик, врёт.
Увы! Моржовый не вышибить журавлиным
клином — увы! — осиновым всё сошлось
на тебе, созданье с ногами из красной глины,
руками, губами, глазами из красной глины...
Улетаю — когда журавлино, когда тополино.
Остаёшься — раскинуты руки, ноги врозь.
* * *
Морщины вокруг лба
взяли рот в скобки.
Морщины в уголках глаз
взяли глаза в кавычки.
Морщины поперёк лба
нотно лоб разлиновали.
Морщины поперёк горла.
Подвенечная седина.
* * *
Грудь на грудь, сердцами перестукиваться,
чтобы сговориться о побеге
(грудь на грудь, на пуговицу пуговица)
в пресловутый край трудов и неги,
где (к виску висок) нектары квасятся
и крахмальные обеты стелются,
где бухой охранник (сердце на сердце),
целясь в одного, в обоих целится.
* * *
Покамест я всем детям тётя,
всем баба мужикам.
А буду я всем детям баба,
всем тётка мужикам.
* * *
Спала, а потом досыпала,
песок в часы досыпала
и столько его насыпала,
что доверху их засыпала,
и струйка в часах иссякала,
и сыпался на одеяло
песок, и часы засыпало,
и меня с головой засыпало...
* * *
Время бежит на время.
Я бегу просто так
за поворот за всеми
за четвертной трояк.
Время бежит мимо
школьного вкруг двора.
Грозный физрук Серафима.
Грязное слово физ-ра.
* * *
Одиночество в квадрате окна,
одиночество в кубе комнаты,
когда хочешь остаться одна
и серьёзно обдумать, какого ты
чёрта лысого, хрена, рожна
к этой местности взглядом прикована,
будто это — чужая страна,
а родная — о, как далеко она!..
* * *
Вопрос ребра
всегда ребром.
Но на хера
Адаму дом?
Адаму — путь,
Адаму — сев, Адаму — вздуть
двенадцать ев.
Не надо про
любовь и грех,
когда ребро
одно на всех.
* * *
Отпала от пола,
отпела о поле,
припала к поле
твоего долгополого,
не мужского, не женского
облачения,
испытав не блаженство, но
облегчение.
* * *
Буду писать тебе письма,
в которых не будет ни слова
кокетства, игры, бравады,
лести, неправды, фальши,
жалобы, наглости, злобы,
умствованья, юродства...
Буду писать тебе письма,
в которых не будет ни слова.
* * *
Реку берега берегут,
а она их не бережёт.
Реку берега стерегут,
да кто ж такую устережёт.
А они под ручки берут,
а она по яйцам ногой,
потому — река, а не пруд.
Так что извиняй, дорогой!
Пьяный в луже на остановке
Лежу в грязи, смотрю на небо,
грязь оставляя за спиной,
и думаю: ужели не бо-
годанна глина подо мной?
Иль не по божьему веленью
из грязи сделаны князья?
И на живот без сожаленья
переворачиваюсь я.
* * *
Точное слово всегда — приговор,
даже если оно о любви.
Блестит, как нож, хрустит, как затвор,
воздух вспарывает до крови,
правду-матку — как пьяный хирург
(бабушкин аборт в сорок втором...).
Приблизительное слово — близкий друг.
Ну давай, за тебя, чтобы у тебя всё было хорошо.
* * *
Всю зиму ждала весны,
и вот — снег начал таять,
и так его стало жалко!
Как в день развода — поедем
к тебе, последний раз!..
Подумала так и легла
на снег,
чтобы таять вместе.
* * *
вижу сырую землю —
и хочется играть в ножички
вижу сухой асфальт —
и хочется играть в классики
вижу проточную лужу —
и хочется пускать кораблики
вижу горячую скамейку —
и хочется играть в любовь
* * *
Позирую. Облик держу на весу.
Любимые взгляды цитирую взглядом.
Неприватизированную красу
Володя Сулягин оформит как надо.
Скажи мне, Сулягин, любимец богов,
куда это время уходит концертно
и шлёт телеграммы: “Всегда будь готов!” —
откуда? Из отрочества? Из райцентра,
из райского центра?.. Мысочки тяну,
неважно, что ты меня пишешь погрудно,
и всех вспоминаю — а пишешь одну,
и царственно время отходит ко сну,
и всё поправимо, возвратно, пробудно...
* * *
Поколенье, лишённое почерка и походки,
не голос — синхронный закадровый перевод,
тебе провожать меня до хароновой лодки,
тебе объяснять ему, кого и куда он везёт,
тебе налегать на вёсла моего гроба.
Помогла бы, да обол во рту, на глазах пятаки.
Мы оба утонем или выплывем оба,
вот только бы вспомнить название этой реки.
* * *
Сны в дневнике — воспоминанья,
в стихах воспоминанья — сны.
Во сне сомнительны признанья,
во сне соития грустны
и с риском связаны немалым,
что опростается не мной
спелёнутая одеялом
личинка бабочки ночной.
* * *
оприходовать уход
приручить утрату
снарядить подземный плот
сделать всё как надо
будут речи и цветы
и чужие люди
чтоб забыть что это ты
что тебя не будет
* * *
Эпос — опись имущества.
Драма — его раздел.
Лирика — преимущество
удалиться от дел,
всё равно продинамите!
Лирика — Лир и Ко,
вскрытой камерой фото по памяти
тех, кто уже далеко.
* * *
Объятье — рамка одиночеству.
Соитие — ему же — рампа.
Зачем же думаю о ночи с тво-
им, что этой ночью нам бы-
ло бы дано как бы пророчество
устами темноты несмятой,
что иночество одиночества
ещё при жизни будет снято?
* * *
Зорю бьют. Избита в кровь заря,
и в штыки её встречают ели.
Птицы освистали звонаря
и осипших певчих перепели.
С веток свет стекает на траву,
и за воротник, и за ворота.
И стою, как дура, и реву,
словно я вот-вот предам кого-то,
словно это я, и только я
солнцу позволяю закатиться,
словно эта тьма — вина моя,
и она не скоро мне простится.
* * *
Брови домиком — живи в нём, сколько хочешь.
Для тебя мне жалости не жалко.
То, что ты жилетку мне промочишь,
даже хорошо. А то мне жарко
жить на неостывшем пепелище.
Больше нам помочь друг другу нечем,
ибо слова, что мы оба ищем,
нету в лексиконе человечьем.
* * *
Самое жаркое — на поверхности.
Самое сладкое — где? — На дне.
Это сказано не о верности,
не о кофе в постель — о сне,
чья бессмертная — Что? — агония
с тем, что явью станет потом,
соотносится, как симфония
с тем, что на пол сольют из валторн.
* * *
Снегопад делает с пространством
то же, что музыка со временем.
Снегопад делает со временем
то же, что музыка с пространством.
Лесопарка белое братство
изнывает от благоговения.
Снегопарк, голубчик, согрей меня
в наказание за постоянство!
Здесь — метафора: снег — наборщиком
рассыпанная голубиная книга
с предисловием: благо иго
и бремя легко. Но большего
не снести. Но парным облачком
зависает предчувствие крика.
Но смешно, малодушно и дико
мокрая шуба топорщится.
* * *
Если имя отрывается от тела,
то по линии отрыва от друзей.
Если имя отрывается от дела,
между ними открывается музей.
Сколько мумий в этом доме, сколько чучел,
сколько кукол, чей закончился завод!..
Для чего ты музу бедную замучил,
глупый чучельщик, плохой экскурсовод?
Март
Под черепаховой гребёнкой
заката: надо же — я рыжая!
А может быть, родить ребёнка?
Не может быть, что снова выжили!
И эскалация помойки.
И сквозняками просифонило.
И не поймёшь — ещё настройка
или давно уже симфония?..
* * *
Дни стоят такие нежилые —
кто поставил, для чего стоят?
Чтобы птицы пререкались злые?
Чтобы с крыш ритмично капал яд?
Видишь? Видишь? Солнце загноилось,
как глаза слепого старика...
Что случилось? То, что не случилось,
не случилось ничего пока.
Но, боюсь, что этот век последний,
что последний век достался нам,
что слепого Иоанна бредни
прочитать придётся по ролям...
* * *
На таком расстоянии пространство становится временем.
Думать о тебе означает напрягать память.
Напрягаю. Изображение серое и неуверенное.
Бью себя в грудь, пытаясь это исправить.
В долгой разлуке время становится расстоянием,
непреодолимым по причине усталости и бездорожья,
а то, что было сказано при расставании,
становится последней правдой и первой ложью...
* * *
Эту книгу читает вслух
ангел, склонясь над кроваткой.
Из этой книги диктует дух
насмешливый, с дикцией гадкой.
Стихи из оной дождик бубнит,
как маленький, стоя на стуле,
забытом одною из аонид
под окнами в дачном июле.
Вечерний свет и вечерний звон —
соавторы книги этой.
Её цитирует сладкий сон,
чтоб не захотелось рассвета.
Она раздувает пламя твоё,
и брызжет оно, и пышет,
и ты считаешь, что пишешь её,
когда она тебя пишет.
* * *
Буквы буквальны не менее цифр,
не менее к формулам склонны.
Книга стихов, если врубишься в шифр,
становится телефонной.
Верую: свившись спиралью, строка
в мудрых руках потомка
явит структуру моей ДНК,
и вот уже не строка — рука
в руках его, длинная, тонкая.
* * *
Нежности мурашки,
ноты для слепых.
Плоше первоклашки
я читаю их.
Может быть, Мефодий,
может быть, Кирилл
для её мелодий
ноты смастерил.
Чем же уступает
музыка любви?
Тем, что уступает
музыку — любви.
Знаю: звёзды — ноты
для глухонемых.
Но не знаю, кто ты —
муж или жених?
Тут вступает ветер
(хор с закрытым ртом):
Муж на этом свете
и жених на том.
"Новый очевидец" №17 (декабрь 2004) "Новый очевидец" №17 (декабрь 2004)
*
Стихотворение - автоответчик:
Автор вышел. Вряд ли вернётся.
Если хотите, оставьте сообщение
после того, как услышите выстрел.
*
В столбик умножая М на Ж,
что получим - двойку? Единицу?
Тело да прилепится к душе,
а она его да убоится.
Разве так уж много нужно мне?
Переплавив память в нежном тигле,
спать, прильнув щекой к твоей спине,
словно мы летим на мотоцикле…
*
Могла бы помнить - мне было четыре,
ей - два месяца двадцать дней.
Сестра моя смерть и сегодня в могиле.
Я ничего не знаю о ней.
Не потому ли со дна веселья
смотрит, смотрит такая тоска,
словно сижу над пустой колыбелью
в халате, мокром от молока.
*
Читаем вслух Жития.
Любовь умирает последней,
девочкой девятилетней
на глазах у матери ея,
и я бедолагу молю:
не будь пионером-героем,
давай всё иначе устроим!
Не верю. Не надеюсь. Люблю.
*
Люблю. И потому вольна
жить наизусть, ласкать с листа.
Душа легка, когда полна,
и тяжела, когда пуста.
Моя - легка. Не страшно ей
одной агонию плясать,
зане я родилась в твоей
рубашке. В ней и воскресать.
*
Зря, слепя парчою рубищ,
на колени ставите:
не развяжешь, не разрубишь
узелки на памяти.
Как же ласка развязала -
вот, и нитка целая! -
всё, что я не так сказала,
всё, что я не сделала?
*
Таких любознательных принято гнать
из рая!
Ты знаешь, какое блаженство - не знать?
Не знаю.
Улики, следы, детективная прыть
погони.
Ты помнишь, какое блаженство - забыть?
Не помню.
*
Из всех предлогов остался один: с.
Из всех приставок осталась одна: со.
Мечты сбылись. Опасенья тоже сбылись.
О, не крутись так быстро, судьбы колесо, -
дай разобраться хотя бы, где верх, где низ,
дай разглядеть хотя бы, где обод, где ось,
чёртова кофемолка, остановись!
Дай хотя бы оплакать всё, что сбылось.
*
День - прозрачный, ласковый, беззащитный,
словно он всю ночь занимался любовью,
день, в который прошлое не горчит и
отступает будущее без бою,
день седьмой после тысяча первой ночи.
…утром Шехеразада открыла двери,
и трёх сыновей увидели царские очи.
Но этой сказке я меньше других верю.
*
У спящих в земле особое,
птичье чувство пути.
Ушедшие спят в обуви,
чтобы встать и идти
к розовым, к одноразовым, -
к тем, бессонным, босым,
кто им шнурки завязывал,
туфли застёгивал им.
*
Мука - родина.
Счастье - чужбина.
Патриотизм - родовая травма.
Слёзы пьяного господина,
окликающего: Мама! -
проститутку.
Её гримаса.
Ностальгия - мечта о боли.
…пошёл в кино с друзьями из класса,
вернулся - мама висит в коридоре.
*
У первых поцелуев после сна
вкус первых поцелуев на земле.
Душа спросонок неискушена
лежащей не во прахе, не во зле,
но возле, но в немеющих руках.
Я целовала их, когда ты спал.
Ты не проснулся. Я сглотнула страх
и трепет, и уснула наповал.
ГОЛОСА ГОЛОСА
. . .
куча ножей
а режет только один
куча ручек
а пишет только одна
куча мужчин
люблю тебя одного
может быть
ты наконец заточишь ножи?
. . .
Вот он, мой первый мужчина,
растерянный, обнаженный,
сделанный богом из глины,
из глины необожженной.
Не бог мужчин обжигает —
мужчин обжигают жены,
а бог, он женам мешает —
мужчина необожженный
угодней богу. Но жены
огонь в печи разжигают,
суют мужчин обнаженных
в печь, и дотла обжигают.
. . .
Первое в мире событие:
сделано то, что не велено.
Первое кровопролитие.
Недоумение евино.
. . .
Мышонок, и лягушка, и зверушка
неведома блаженны: им досталась
душа без психики, психея без психушки,
сон без подушки, без бессонниц старость.
А тут, что хочешь делай ли, не делай —
зарядку, макияж, карьеру, ужин, —
проснешься рано утром старой девой
с двумя детьми и мирно спящим мужем.
. . .
Влюбилась, но не по уши — по пояс.
А выше пояса — сплошная совесть.
Сними ладонь с моей груди, любимый
моей бессовестною половиной!
. . .
“Отелло” в театре теней.
Ревность любви длинней.
. . .
Не обсохло на губах у Бога
Богородицыно молоко.
Огненная млечная дорога,
о, как ты уводишь далеко! —
В то мое двенадцатое лето
на краю вселенной и земли.
...называла звезды Альфа, Бета,
списывала в столбик возраст света,
добавляла от себя ноли.
. . .
Учитель, неживой, полуистлевший,
зовет к доске — не школьной, гробовой.
Смотрю ему в глазницы... Это ж пеша!
С последней парты раздается вой,
но что мне до него — пою как птичка
произведения Пахмутовой.
Какое счастье! — Пеша. Не химичка.
Не физкультурник, грубый, злой, тупой.
. . .
Юность подарила мне подруг.
Зрелость подарила мне друзей.
Старость, я тебе их подарю.
. . .
против течения крови
страсть на нерест идет
против течения речи
слово ломает весло
против течения мысли
снов паруса скользят
я плыву по-собачьи
против течения слез
. . .
притвориться пьяной
чтобы приласкаться
притвориться глупой
чтоб сказать люблю
притвориться старой
чтоб не притворяться
притвориться спящей
притворясь что сплю
. . .
В школе в учителей влюблялась.
В институте учителей хоронила.
Вот и вся разница
между средним и высшим образованием.
Последнее люблю Последнее люблю
* * *
Родина-мать, соблазн велик
поддаться детскому капризу
и показать тебе язык,
фотографируясь на визу!
* * *
в пионерском лагере
написала письмо
самой себе
бросила в ящик
вернулась домой
мне никто не писал?
по утрам
вынимала из ящика “Правду”
наконец получила
вскрыла
прочла
приклеила в дневник
до сих пор
раздумываю над ответом
* * *
умереть своей смертью
состариться своей старостью
созреть своими плодами
расцвести своими цветами
избавиться от подозренья
что санитарка в роддоме
перепутала бирки
* * *
В аэропорт! Родные переулки,
ад МКАДа, Ленинградка, Химки, лес,
березы — арестанты на прогулке,
подкладка облаков, испод небес.
ТРЕЛЬЯЖ
1.
Смотрю в зеркало:
вот женщина,
которую любит
мой любимый, —
и завидую,
и ревную.
2.
Смотрю в зеркало:
вот женщина,
которую хочет
мой желанный, —
и зажмуриваюсь,
и вздыхаю.
3.
Смотрю в зеркало:
вот женщина,
которую бросит
мой последний, —
и злорадствую,
и старею.
* * *
Тихой, подлой, дрожащей сапою
расправляюсь с твоими наложницами —
фотографиям их выцарапываю
глаза маникюрными ножницами.
Ну и что, что они уже старые!
Ну и что, что тогда меня не было!
Ишь, какие осиные талии!
Ишь, какие начесы нелепые!
* * *
Облачная пелена,
проблески сознанья...
На миру и смерть красна —
в зале ожиданья.
Приближение к нулю
обратного счета,
и последнее люблю
на табло отлета.
* * *
Хорошие стихи можно написать на ладони,
очень хорошие — на детской;
хорошие стихи понравятся даже бабуле,
очень хорошие — внучке;
хорошие можно прочесть при свете одной спички,
очень хорошие — без света;
хорошие стихи уместятся в один выдох,
очень хорошие — в последний.
* * *
День проводить на запад
и встретить новый день,
вдохнуть тревожный запах
и выдохнуть: сирень,
и с нежностью дочерней
на перекрестке лет
увидеть свет вечерний
и невечерний свет.
* * *
Паразит, не парюсь
в шахтах-рудниках,
мародер, копаюсь
в старых дневниках:
начисто ль избыто
грязное былье,
хорошо ль забыто
старое мое?
* * *
картонные ботинки
рубашки без спины
веселые картинки
заоблачной страны
нет входа посторонним
в бесхозный вертоград
где мы с сестрой хороним
жуков стрекоз цикад
* * *
Эта башня срисована с блюдца,
с леденца — позолоченный гусь.
Я сюда собираюсь вернуться.
Я сюда никогда не вернусь.
Но всегда остается надежда! —
утешаю я мертвых своих.
Дальше дальнего их зарубежье.
Ближе ближних присутствие их.
* * *
Златокудрый ребенок с открытки ретро,
большеглазый, откормленный и крылатый,
заступись за поющую против ветра,
за идущую под руку по канату,
за снимавшую комнату у улитки,
за дававшую рыбам уроки пенья...
Нацарапай печатными на открытке:
“Я люблю тебя, мамочка! С днем рожденья!”
СЕМЬ СНОВ
1.
спала в гамаке
укрывшись книгой Юнга
“О сновиденьях”
2.
спала на море
на надувном матрасе
снились облака
3.
спала на пляже
в Сочи в Нью-Йорке в Ницце
снился всякий вздор
4.
спала в опере
давали “Трубадура”
снилась “Турандот”
5.
спали в обнимку
в сотнях разных обличий
снились друг другу
6.
спала во чреве
снились земля и небо
вода и суша
7.
спала на земле
видела подземный сон
еле проснулась
* * *
Все платья станут велики,
слова взаимозаменимы,
и хироманты-херувимы
разгладят линии руки,
и нехорошие дела,
как кофе, растворят в хороших,
и спросят: как ты назовешь их,
тех, кого недородила?
* * *
Гуляя в парке на закате,
дивясь искусному литью,
перчатку снять, чугун погладить,
почувствовать всеми пятью,
что эти мертвые предметы —
решетка, статуя, скамья —
гораздо более бессмертны,
чем я.
* * *
Лежит здесь Павлова В.А. —
не проходите мимо! —
незаживающе жива,
права непоправимо.
* * *
летний зимний пруд
ясные деньки
как же мне идут
ласты и коньки
как же мне идет
небо лес закат
и полет полет
под водой и над
magazines.russ.ru/authors/p/pavlova/
@темы: а пуркуа бы и не па?, ты имеешь право со мной не соглашаться, а я имею право сломать тебе за это ноги, недовольство мной излагайте письменно в своем завещании :), все, что написано в книгах - это чей-то вымысел. впрочем, все остальное - тоже, чистота почти всегда токсична, (c)пёрто
